3
Как ни странно, но антисемитизм не шибко распространен среди украинской «патриотической» публики, если не брать крайних радикалов, совсем уж откровенно «строящих себя» под Адольфа Гитлера.
Те же, кто «умереннее», кто по крайней мере не демонстрирует свои симпатии к фюреру публично (а о том, что в глубине души большинство из них относится к этому историческому персонажу с большим почтением, свидетельствует мой богатый опыт общения с ними в приватной обстановке), в большинстве своем (хотя, понятно, не без исключений) его отношение к евреям вполне искренне не разделяют.
Ведь они (особенно если брать рафинированно-«интеллектуальную» публику) искренне считают себя «европейцами» и ментально, и географически, а в современной Европе антисемитизм, мягко говоря, не приветствуется. К тому же поскольку «вопросы» по части антисемитизма (часто обоснованные) имеют место по отношению и к Российской империи и к СССР, то срабатывает принцип «враг моего врага». Ведь приятно не только для внешнего впечатления, но и во внутреннем самосознании исходить из того, что «мы не такие, как они, а совсем наоборот». То, что в современной России с антисемитизмом, как и с другими проявлениями ксенофобии, борются крайне строго, куда жестче, чем в Украине, в расчет не принимается.
Но главное даже в другом. Израиль служит для них вдохновляющим примером и образцом. Мол, если уж удалось сделать евреев, приехавших из разных стран мира, носителями одного языка (к тому же давно вышедшего из употребления, что осложняло задачу) и патриотами «исторической родины», которая стала преуспевающим современным государством, отстоявшем и отстаивающим по сей день свое право на существование в окружении враждебных соседей, то почему этого же нельзя добиться на Украине?
Однако, как мне представляется, специфика этих двух «проектов» слишком уж различается. Ведь первые еврейские колонисты (поначалу немногочисленные), начавшие селиться в Палестине в конце XIX в., ехали туда не за «хорошей жизнью» в материальном смысле. Напротив, они были готовы к тому, что их как первопроходцев, первостроителей еврейского национального очага ждут главным образом тяготы и лишения. Так что освоение нового языка, переход на него в повседневном быту воспринимались лишь как одна (и не самая большая) из трудностей — неотъемлемых атрибутов этого подвижничества.
Многие «сознательные украинцы» даже ощущают себя этакими «первопоселенцами», эмбрионами украинского самосознания в чуждом пока окружении. Но в отличие от них, у сионистских «первопроходцев» не было такого сопутствующего бремени, как те широкие обывательские массы, которые «пассионарии» обычно тянут за собой, в значительной мере заставляя подключаться к реализации некой сверхидеи. Каждый еврей, на начальном этапе строительства национального очага решившийся на переезд в «землю обетованную», автоматически становился пассионарием.
Когда же за ними потянулись не столь идеологизированные репатрианты, решившиеся на иммиграцию из соображений безопасности или в поисках более благополучной жизни, этим новоселам просто приходилось «играть по уже сложившимся правилам», в том числе и в языковом вопросе. Впрочем, любой иммигрант (хотя нет правил без исключений) готов к тому, что в новой стране ему неизбежно придется освоить местный язык.
И в любом случае они ощущали себя евреями, которые переселяются в свою страну, в которой им не придется испытывать дискриминацию и просто предвзятое отношение, ксенофобию от государственной до бытовой, страну, в которой, как говорил один литературный персонаж, «если тебя назвали “грязный еврей”, это значит только то, что тебе следует умыться». Причем никто не требовал от них возненавидеть «страну исхода», обычное дело в Израиле — землячества, поддерживающие с «фактической родиной» всяческие связи, способствующие развитию её отношений с Израилем.
При этом нельзя говорить, что Израиль за 70 лет своего существования переплавил прибывших из разных стран евреев в однородную массу. Сохраняется деление на ашкеназов (выходцев из Восточной и Центральной Европы) и сефардов, а также на многочисленные более мелкие общины по странам исхода. До сих пор в Израиле два главных раввина — ашкеназийский и сефардский, хотя никаких принципиальных теологических расхождений между конфессиями нет, есть только сложившиеся исторически различия в обрядности и традициях. Особым явлением стала здесь «русская улица»: выехавших из пределов СССР в конце 80-х — начале 90-х годов прошлого века оказалось слишком много, чтобы израильское общество смогло их быстро «абсорбировать».
Ну а о каких-либо попытках «привести к общему знаменателю» проживающих в стране арабов и других национальных меньшинств, конечно, и речи не идет. Никто из отцов-основателей сионизма не предлагал «евреизировать» арабов, скажем, на идеологическом базисе общего с евреями библейского предка – праотца Авраама или схожести арабского языка и иврита. Прямо скажем, на начальном этапе реализации сионистской идеи «арабский вопрос» вообще оказался на периферии внимания её теоретиков, им казалось, что малочисленное тогда арабское население Палестины не составит особой проблемы.
Но так или иначе, с момента основания Израиля, несмотря на все проблемы с арабским миром, твердо выдерживался курс на максимальное уважение к политическим и гуманитарным правам арабов и других нацменьшинств. Арабский язык наряду с ивритом долгое время имел статус государственного (с этого года у него «особый статус»), у его носителей имеются все гражданские права (вплоть до того, что в кнессете заседают депутаты, яростно отрицающие право Израиля на существование, притом, что к еврейским «радикалам» отношение со стороны государства весьма жесткое, любые антиарабские акции и пропаганда жестоко преследуются).
К гуманитарным потребностям нацменьшинств власти демонстрируют подчеркнуто предупредительное отношение. Единственная «дискриминация» — арабы «из этических соображений» не подлежат обязательному призыву в армию. И надо сказать, у большинства израильских арабов отношение к еврейскому государству вполне лояльное.
Опыт Израиля наглядно показывает, насколько утопичны идеи «украинской Украины», в которой все жители, все регионы были бы «приведены к общему знаменателю» в плане языка, культуры, исторической памяти, причем для них абсолютно чуждой. Ведь, будем называть вещи своими именами, для значительной части, если не для большинства, граждан нынешней Украины «незалежна держава» не была вековой мечтой — она к ним, так сказать, «сама пришла».
Ну не испытывали даже украиноязычные, не говоря уже о русских, любых притеснений по этническому признаку ни в Российской империи, ни в СССР и воспринимали их как свою страну. Идеи украинского национализма, если не брать в расчет Галицию, разделяло не более 2–3% населения, ну еще, может быть, 10–20% по пьяной лавочке могли поболтать на кухне о «кормим Россию».
Не могу не привести эпическую фразу, произнесенную моим сослуживцем, когда в 1990 году начался «парад суверенитетов»: «Всех (сепаратистов) скрутить в бараний рог, а вот Украину – отпустить!» Т.е. ко всяким литовцам и грузинам он еще пылал праведным гневом гражданина единой страны, но для Украины идея незалежности, воспринимаемая практически исключительно в «колбасном» аспекте, звучала вполне привлекательно.
Такая масса спокойно восприняла глобальные политические изменения 1991 года и даже голосовала за них на референдуме, но ведь и без фанатизма. Неслучайно президентские выборы в один с референдумом день выиграли не заслуженные борцы за незалежность – Черновил или Лукьяненко, а с 60% партноменклатурщик Кравчук, потому что вызывал меньшие опасения в плане национализма. Для таких граждан «новая страна» может стать своей, только если обеспечит им комфортные условия жизни во всех смыслах, если будет относиться к ним, их языку, культуре, менталитету с максимальным уважением, не пытаясь «ломать через колено».
Однако украинские «элитарии», включая и партноменклатуру, собственно, «под себя», под свои амбиции и создавшие независимое украинское государство, избрали другой путь. «Украина — не Россия» (так называлась «программная» книга второго президента Леонида Кучмы, который, заметим, пришел к власти на лозунге «Украина и Россия — меньше стен, больше мостов»), «Геть від Москви» — эти лозунги ныне сильнее всего ассоциируются с украинской национальной идеей.
Причем речь идет не только о максимальном разрыве с Россией по всем линиям, но и о приведении всех регионов Украины к одному «галицийскому» знаменателю – не только к изгнанию русского, но и навязыванию галицийского варианта украинского языка, их героев, традиций (таких, как распространившееся недавно рабское падание на колени по любому поводу), борьба против поместной, духовно близкой людям церкви и т.п. И снова возвращаясь к израильскому опыту, напомню, что там никто не заставляет тех же сефардов перенимать ашкеназийские традиции, там с уважением относятся к тому, что евреи, приехавшие из разных стран мира, сохраняют свои традиции и исторически сложившуюся общность.
Определенный успех украинизации в постмайданные годы обусловлен внушаемым массированной пропагандой тезисом, что, мол, лучше быть в цивилизованной, демократической, процветающей Европе, чем «с дикой, отсталой, тоталитарной «Рашкой», который оказался воспринят и многими из ранее аполитичных русскоязычных жителей Украины, «украинизацию» они рассматривают как плату за «Европу», а галичан — как самых правильных украинцев, пример для подражания, да и вообще, «если насилие неизбежно, то расслабьтесь и получите удовольствие»
Но что характерно, даже среди нынешних «патриотов», сторонников «Геть от Москвы», таких рьяных украинизаторов и «самоукраинизаторов» подавляющее меньшинство. Большинство же воспринимает украинизацию достаточно скептически. И уж точно не добавляет она им патриотических чувств
А что будет, когда разочарование в «европейских ожиданиях» (тем более сильное, чем очевиднее станет различие между картинкой, которую многие годы рисовали сторонники «европейского пути», и реальностью) преодолеет некую критическую точку? Ведь этот процесс идет, и темпы его неуклонно нарастают.
Дмитрий Славский
